| Главная » Статьи » Статьи о спектаклях |
«Мы часто так рожаем, правда, не всегда успеваем ребенка поймать…»
Опыт освоения «Новой драмы» режиссерским театром
 В пьесе Елены Исаевой «Записки провинциального врача» Хирург рассказывает о врачебной практике в городах и весях нашей абсурдной родины, а два персонажа последовательно, то медперсоналом, то местным недужным населением, вклиниваются в его монологи, обращенные залу, с многозначительными «ну…» и содержательными пояснениями типа: МУЖЧИНА. Тракторист. Крепко пьющий. С утра поправился, как некоторые… И… он трактор на автомат поставил, а ноги соскользнули, и трактор его по грязи прямо переехал. Свой трактор.
Пьеса написана очень живым языком, смешное и страшное в ней существуют в неразрывной связке, и все построено на парадоксах, сбое эмоционального ряда. Смешно там, где вовсе не из-за чего смеяться, а уже к концу сценки становится не по себе:
ЖЕНИЩНА. Рожаем.
ХИРУРГ. А чего — стоя?.. (В зал.) И тут мне эта акушерка начинает рассказывать…
ЖЕНЩИНА. А закон тяготения ведь. Ну, все к земле должно притягиваться.
ХИРУРГ. Изумительный рассказ. Я говорю… (Женщине.) Давно?
ЖЕНЩИНА. Ну, уже часа полтора… Мы часто так рожаем, правда, не всегда успеваем ребенка поймать…
Андрей Корионов, поставивший эту пьесу, умудрился перехитрить и структуру пьесы, и иллюстративный прием, усложнив его до неузнаваемости.
Одним из главных героев спектакля стал сам текст, игровые возможности слова, его многомерность и вариативность, способность к самым неожиданным метаморфозам. Режиссер расставил интонационные и смысловые нюансы так, что текст существует как бы сам по себе. Действие, которое параллельно происходит на сцене, за исключением нескольких минут то не поспевает, то торопится, обгоняя реплики героев. Из-за этого сбоя каждая мизансцена и каждый сюжет спектакля существуют сразу в нескольких временных и пространственных планах. Бесконечные забавные и тонкие превращения одного, вроде определенного образа в совершенно иной создают удивительный объем. Хирург жалуется на суп из селедки, отвратительную больничную еду, которую ему приносит медсестра на обед, а к супу тянутся дрожащие руки похмельного медбрата, с которым они пили всю ночь, только не в этой сцене, а в прошлой, похмелье было тяжелым, и переход из сцены в сцену он проспал. Похмельный тепленький супчик оказывается очень кстати.
 Хирург рассказывает про очередной вызов, сидя на столе с отрешенным видом, вспоминает, а за его спиной уже суетятся санитары, укладывают больного на стол, медсестра отходит на два шага и озабоченно качает головой, это уже жена больного. А хирург все еще решает вопрос с транспортировкой. От ужаса и беспомощности перед ситуацией врач решает принять сто капель, а женщина с готовностью подходит, кивает головой, конечно, выпить надо… помянуть…
Вот так суп, стул, стакан, герой, больные, жизнь и смерть свободно перемещаются из сцены, в сцену следуя своей собственной логике. Совершенное неправдоподобие (пользуясь классицисткой терминологией) делает каждое движение предельно узнаваемым.
У текста своя логика. И веселая театральная игра открывает новые смысловые пласты, сквозь абсурд и анекдот, благодаря сложным взаимоотношения с действием, текст прорывается к глубоким обобщениям.
На сцене два стула и стол. Видимо, ординаторская, но уже и чья-то хрущоба, далее — везде…
Роль всех больных в спектакле играет бревно. В первой сцене в результате сложных родов с ягодичным предлежанием у той самой стоя рожающей женщины на свет появляется оно. В первую минуту от такой наглой театральности берет оторопь. Больные сменяют один другого в измочаленных буднях Хирурга. Бревно привозят из отдаленных районов, озабоченно осматривают, оно летает на вертолете санавиации (который под бодрую фонограмму «Земля в иллюминаторе», стоя на столе и радостно разм
 ахивая руками, показывает актриса Светлана Ваганова), его усиленно лечат от страшных травм и болезней. Его бинтуют, заботливо укладывают на больничную кушетку, пытаются спасти прямо на месте катастрофы, бревно-алкоголик, бревно- тракторист, бревно при смерти после сложного аборта, бревно умирает. Набор хирургических инструментов скуден и однообразен, как и положено городской больнице города N: перфоратор, молоток, синяя вонючая изолента, пара десятков гвоздей. И многострадальное бревно пилят, интубируют дрелью, ковыряют отверткой, вскрывая брюшину, измеряют давление рулеткой и узнают возраст больного по кольцам на срезе ствола. Бревно реанимируют. В реанимации, конечно, шаром покати: бревно ставят на попа и приматывают к стулу кусочками разнообразных веревок, скотчем, подпирают чем-то, а больной все норовит уйти в мир иной — бревно падает, а измученные врачи подхватывают его и вновь начинают спасение бесконечно ценной жизни. Текст настаивает: это человек, которому больно и страшно, который умирает. Картинка перед глазами: это бревно.  Но как только сбои между видеорядом и текстом исчезают и возникает иллюстрация — действие мгновенно останавливается. Порой спектаклю не хватает пауз, остановок, тишины. Такая плотность режиссерского текста не дает зрителю выдохнуть или успеть почувствовать боль, настолько быстро умирающий человек превращен игрой в бревно. И конечно, «актерские» способности бревна тоже ограниченны. Одновременность происходящего, летящий, стремительный ритм спектакля держат внимание, заставляют включать воображение и ассоциативную память. Физиологическая реакция, тошнота, которая появляется во время рассказа о том, как у пациента вываливается через рану в спине кишечник, мгновенно снимается визуальным рядом.
Это не только игра со зрительским восприятием, но и очень точная метафора взаимоотношений пациента и врача. Это предельная холодность и отстранение от человеческой личности, отношение — как к неодушевленному предмету, жестокая и парадоксальная необходимость профессии.
В сцене лекции в мединституте один из студентов с готовностью задирает свою рубашку и подставляет голую спину, в которую Хирург, как в муляж, тычет указкой. Там, где должен быть пластмассовый манекен, оказывается теплая человеческая плоть. И от этого вывернутого наизнанку образа вдруг становится по-настоящему страшно. Неживое в секунду обретает душу, сознание мгновенно возвращается к эпизодам, где в бревно втыкали гвозди и сверлили его. Смысловой и эмоциональный кульбит, новое соотношение мира предметного и мира живого взламывает уже привычный текст спектакля.
Но этот крошечный эпизод так и остается единственным болезненным уколом. Жизнь в режиссерском тексте многолика, узнаваема и подлинна. Жизнь во всем своем разнообразии талантливо, с полной самоотдачей выступает на сцене. Смерть изгнана на периферию. Смерть, как жуткая и главная составляющая жизни, тут не страшна, не уродлива, она тихонько приходит и робко топчется возле кулисы, ни разу так и не появившись на авансцене.
Помимо остроумной игры, всех этих занимательных театральных метаморфоз и прыжков сознания–понимания, в спектакле есть очень тихая и спокойная, совершенно иная интонация, принадлежащая главному герою в хирургически точном и слегка отстраненном исполнении Василия Реутова. Его персонаж вынужден ежедневно спасать человеческие жизни в этом лучшем из миров, где просроченные сыворотки, отсутствие лекарств, равнодушие, нищета, беспросветная тупость и беспробудный алкоголизм являются самыми что ни на есть естественными, фактически природными его свойствами.
 Режиссерская изобретательность и владение формой рисковали остаться великолепной игрушкой без глубины актерской работы Василия Реутова, без его внимания к своему герою, тонкой и вдумчивой работы над образом. Обнаружение болезненных сломов в этом забавном игровом мире лежит на плечах актера. Реутов играет человека, который с иронией и тоской совершает свой ежедневный подвиг, осознавая всю его бесполезность. Изо дня в день он не оставляет попыток ну хоть что-нибудь кому-нибудь объяснить, ну хоть самое элементарное, например, что нужно, чтобы был в больнице прочный материал для сшивания сосудов, «нерассасывающийся». Он убедителен и обаятелен, но в то же время в его усталом голосе явно слышится уверенность, что абсурд действительности сильнее любых самых разумных доводов. Его окружают люди, все множество которых играют два персонажа в исполнении Светланы Вагановой и Антона Гуляева, разочарованные во всем изначально и никогда и ничему не удивляющиеся, с готовностью подставляющие под горлышко бутылки пустой стакан. На их лицах всегда безмятежное, чуть высокомерное сознание собственной правоты, совершенно неуместное в этой суете, неопрятности и постоянных проблемах. Снисходительное спокойствие женщин рядом с умирающим, навсегда застывшая тупость в глазах санитаров, умудряющихся сочетать вечное равнодушие со страхом перед начальством и желание ему угодить…
У нас никогда не приживется театр абсурда, потому что герои абсурдистской драмы понятия не имеют, что живут в мире, начисто лишенном смысла. Постсоветский неубиенный народ (чем ближе к финалу спектакля, тем отчетливее захватывает тебя это печальное философское размышление) к бреду всецело адаптирован. Хирург Реутова прекрасно понимает, что мир абсурден, и с философским спокойствием это принимает. И вся эта алкоголическая мудрость и древнерусская тоска вполне гармонично сочетаются в нем с ничем не объяснимой влюбленностью в утлую жизнь, наполненную идиотическими песнями, тупыми рожами и лихорадочной похмельной бодростью. Сочетаются в Хирурге, медсестре, мужике из-под трактора, далее везде…
Владислава Куприна - Театральный критик (г. Москва)
Петербургский театральный журнал №3 (57) 2009
| |
| Категория: Статьи о спектаклях | Добавил: teatr (30.11.2009) | |
| Просмотров: 2123 |
