«Беглец» (по повести В. Распутина «Живи и помни).

Литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского.

Режиссер Андрей Корионов

 

 

Музей Достоевского в театральном отношении уже давно и прочно занимает должность альтернативной площадки (в них остро нуждается город), принимая под своей крышей небольшие и экспериментальные проекты, спектакли, встреча которых со зрителями иначе могла бы и не состояться.

«Беглец» подчеркнуто традиционен по структуре, ритмам и способу актерского существования, прочитывается даже намек на некую стилизацию – под лучшие образцы театральной «советской классики», но намек робкий, не убеждена даже, что сознательный. Неожидан сам факт обращения к распутинской прозе семидесятых, оказывающейся сегодня актуальной не только своим острым драматизмом, но, главное, целостной и ясной картиной мира, включающей в себя и небо, и землю, и человека – во взаимосвязи космоса и природы. Условием этой гармонии является понятие моральной нормы в человеческом существовании, жизнь в согласии с Богом, с высшими законами, в согласии с совестью. Как бы пафосно это не звучало, «Беглец» ценен поиском нравственной опоры, стремлением восстановить утраченную в погоне за временем систему этических координат.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

Надо отметить, что молодой режиссер А. Корионов не сам выбрал повесть Валентина Распутина «Живи и помни», инициаторами постановки были актеры, материал им близок, и энергией «выстраданности» заражен спектакль. При его описании и оценке всплывают определения, о наличии которых в своем лексиконе я не подозревала, режиссуру Корионова, к примеру, я бы назвала, хоть и боюсь этого слова, трепетной. Он крайне внимателен и тактичен по отношению к артистам, но присутствие режиссерской, и довольно твердой, руки явственно: ритмически действие простроено безукоризненно, точно распределены эмоциональные и смысловые акценты, осознанны отношения с пространством.

Нельзя не сказать о сценографии – художник в программке не указан, но спектакль абсолютно решен визуально и действенно: в темном пространстве оживает спускающееся сверху белое полотнище – светится, течет, пенится, окутывает, скрывает и поглощает. Это и дорога, ведущая героиню, и снег, в котором роет себе укрытие сбежавший с войны Андрей, и река, где Настёна вместе с помогающим ей свекром (Г. Штиль) полощет простыни. Эта сцена замечательна – помимо произносимого бытового текста между героями ощущается внутренний неслышный, но напряженный диалог, а совместное физическое действие – они выжимают, скручивая, белье, в которое тут же превратилась вода реки, - подчеркивает их человеческую связь, взаимочувствование. Тайна, возникшая между ними, близкими людьми, мучает обоих, затемняет прозрачность деревенского бытования, ведь здесь ясность отношений, честность – залог нравственного благополучия. Для распутинской мифопоэтики образ воды чрезвычайно значим – вспомним уходящую под воду деревню Матёру как символ гибели крестьянского мира. В «Беглеце» белое полотнище «Ангары» предстанет метафизической Летой, разделяющей жизнь и смерть, ведь каждый раз, навещая мужа, Настёна переплывает реку, воды которой в финале навсегда примут её, сделавшую свой трагический выбор. В сценической версии не утеряны масштаб и взаимосвязь событий – закон жизни, однажды нарушенный, влечет за собой необратимые последствия, обрыв рода. Дезертирство Андрея, его трусость отзовутся самоубийством беременной Настёны, горячо любившей венчанного мужа, страстно желавшей ребёнка. Режиссер не упускает возможностей, которые дает сценография, не раз используя полотнище в предметно-условном плане: Настёна сообщает мужу о том, что ждет ребёнка, он недоверчиво смотрит на её плоский живот, тогда она собирает край ткани в комок, прикладывает к животу, и он, сразу убежденный очевидностью, склоняется к ней нежно, прислушиваясь к новой, зарожденной им жизнью.

Сюжетная, строго психологическая линия действия прерывается интермедиями: контрастные к основному действию сказочные, лубочные сценки освещены розоватым, теплым светом (свет в спектакле – удача А. Махаловой). Меняется пластика (хореограф Н. Осипова), герои, пританцовывая, двигаются стилизованно-степенно, общаются с подчеркнутым достоинством, возникают рожденные их воображением картинки из счастливой, ладной, дивной жизни: она встречает «свово» с войны хлебом-солью, он, сияя бутафорскими медалями, кланяется ей, окунает нос в солонку, она, качая головой на его озорство, вытирает ему, как ребёнку, нос полотенцем. Чем счастливее и милее эта воображаемая идиллия, тем суровее возвращение к реальности, где никак не удается свести в гармонию противоположные начала бытия и где каждую вину обязательно искупает и человек, и целые народы, и все человечество.