Сказочный элемент, несомненно, присутствующий у Распутина и выкристаллизованный как из мотива вещего сна героев, так и из сказовой интонации повести, в сценической ее версии получает автономность и развивается по своим законам. Русская сказка переливается в мировой сюжет: Настена – уже не просто «красная девица», она и андерсоновская Эльза и Русалочка,  - обе вынуждены молчать, храня свою тайну от мира людей. Но если Эльза из «Диких лебедей» готова погибнуть, спасая любимых братьев, то гибель Русалочки несет в себе больше личностной свободы, решение стать морскою пеной – и жертва ее, и возвращение к своим истокам. Именно к такому концу приходит Настена в спектакле «Беглец». В повести Распутина она бросается в волны, чтобы не навести мужиков на след Андрея; на сцене ее действие  - скорее результат невозможности существовать ни в одном из двух миров – ни с Андреем, ни с людьми. Настена сама становится «диким лебедем», морскою волною, - именно так пластически решается ее последнее появление перед зрителем.

     Пластичность – одно из важнейших свойств, которыми наделяет свою героиню Светлана Ваганова. Внутренняя утонченность, присущая ее Настене, открывает за внешней простотой распутинской героини глубины женственности и романтизма, благодаря чему и достигается сказочная просветленность сценического действа. При этом С. Ваганова удивительно легко вводит в романтический образ силу мудрого практицизма: Настена в ее исполнении и мечтает, и действует ради мечты, она постоянно в движении, готовая разделить с Андреем его вину.

     Интересно, что Настена – единственная в представленной системе координат, кому позволено перешагивать границы своего окружения. Так, не сможет никогда встретиться Михеич с Андреем, - Настена не нарушит «обета молчания». Так, отрезан Андрею путь к возвращению:  внешне изолированный от общества, он переживает долгий процесс душевной изоляции, постепенно превращаясь в дикого волка.

     Андрей (В. Реутов) – герой колоссального метафизического напряжения. Чем большей масштабности достигает сила его личных откровений, чем большую осмысленность приобретает его существование, благодаря ребенку, которого ждет Настена, тем с большей очевидностью обозначается невозможность воплощения идеальных истин. В этом отношении удачно введен в спектакль Михеич (первоначальный вариант «Беглеца» предполагал всего двух действующих лиц). Добавляя еще одного персонажа, режиссер А. Корионов, недавний выпускник Санкт-Петербургской Театральной академии, сделал перспективный сценический ход. Именно Михеич, благодаря очень точной и трогательной игре Георгия Штиля, придает объемность и плоть недоступному теперь для героя бытию и тем самым усиливает внутреннюю расколотость Андрея.

      Г. Штиль, по сути, создает на сцене и новый характер. Вбирая в себя весь существующий помимо главных героев персонажный мир распутинского текста, он своим исполнением показывает право на существование такого мира: сейчас видит в нем Андрей враждебность, но в нем есть и любовь, и тоска, и бесконечное горе…

      По сравнению со спектаклем, повесть Распутина более сюжетна. Там мы видим героев в предлагаемых обстоятельствах, и трагический финал – скорее роковая случайность, чем закономерный факт. В конце повести остается чувство, что, сложись события по-другому, - другой была бы судьба Настены с Андреем. У создателей спектакля представлено иное видение заданной Распутиным ситуации бегства. Сценически воплощенный Андрей – личность, мучительно ищущая и не находящая возможностей существовать в своей новой ипостаси: отказавшись от устоявшихся неприкасаемых ранее ценностей, Андрей, вместе с тем, не свободен от прежнего миропорядка; для него, в отличие от Настены, нет выхода из создавшегося положения.

        Василий Реутов играет очень жизненно, делая зрителя как бы невольным свидетелем мучительных изменений Андрея: от вынужденной озлобленности и недоверия людям – к  внутренней замкнутости; а между этими точками, словно колебания рвущейся натянутой струны, - ноты надрыва, уходящего почти в сферу бессознательного, и как мощнейшее проявление этого - жутковатый звериный вой, которым Андрей пытается вторить волку. Не героизируя своего персонажа, В. Реутов добивается крайней остроты его характера: Андрей не идеолог, но человек чувства, живущий сознанием своей отторгнутости от мира, а потому и сломленный.

       Со смертью Настены из сказки уходит ее создатель, исчезает белая пелена, которая ранее покрывала сцену, символизируя пограничное снежно-озерное пространство… И оказывается, что мир без пелены не существует: последний монолог Андрея – авторский текст о найденном теле Настены; сам герой просто растворяется в наступившей темноте… Но в этой неопределенности – и надежда на сотворение нового, -  героя нового типа и новых традиций, который пойдет путем не бегства, но искупления.